|
Почему Гоголь не был женат
Продолжаем публикацию цикла статей, посвященных мифам о русских
писателях, в частности о Гоголе. О его личной жизни рассказывают самые
странные небылицы. Даже в литературоведении сложилось убеждение, будто
Гоголь был увлечен графиней Анной Михайловной Виельгорской, пытался
сделать ей предложение, но, как сообщается в новейшем издании переписки
Гоголя с Виельгорскими, "переговоры с родственниками сразу же убедили
его, что неравенство их общественного положения исключает возможность
такого брака"...
Еще в
апреле 1840 года Гоголь писал Николаю Белозерскому, черниговскому
помещику, с которым был знаком с нежинской поры: "Я же теперь больше
гожусь для монастыря, чем для жизни светской". А в феврале 1842 года
признавался поэту Николаю Языкову: "Я чувствую, что разорвались
последние узы, связывавшие меня со светом. Мне нужно уединение,
решительное уединение. <...> Я не рожден для треволнений и чувствую с
каждым днем и часом, что нет выше удела на свете, как звание монаха".
Эти слова могут служить ответом на вопрос, поставленный Гоголем спустя
три года в названии статьи "Чей удел на земле выше", вошедшей в книгу
"Выбранные места из переписки с друзьями".
Последнее
десятилетие жизни Гоголя проходит под знаком все усиливающейся тяги к
иночеству. Не давая монашеских обетов целомудрия, нестяжания и
послушания, он воплощал их в своем образе жизни. Гоголь не имел
собственного дома и жил у друзей - сегодня у одного, завтра у другого.
Свою долю имения он отказал в пользу матери и остался нищим, - помогая
при этом бедным студентам из средств, получаемых за издание своих
сочинений. После смерти Гоголя все личное имущество его состояло из
нескольких десятков рублей серебром, книг и старых вещей, - а между тем
созданный им фонд "на вспоможение бедным молодым людям, занимающимся
наукою и искусством", составлял более двух с половиной тысяч рублей.
О его
церковном отношении к послушанию говорит тот поразительный факт, что он
по совету своего духовного отца сжег главы незаконченного труда и
фактически отказался от художественного творчества. О том, насколько
труден этот шаг был для Гоголя, можно судить по его признанию в
"Авторской исповеди": "Мне, верно, потяжелей, чем кому-либо другому,
отказаться от писательства, когда это составляло единственный предмет
всех моих помышлений, когда я все прочее оставил, все лучшие приманки
жизни, и, как монах, разорвал связи со всем тем, что мило человеку на
земле, затем чтобы ни о чем другом не помышлять, кроме труда своего".
Гоголь,
по-видимому, никогда не имел намерения жениться. Современники не
оставили никаких свидетельств о его близких отношениях с какой-либо
женщиной. В письме к Василию Андреевичу Жуковскому от 10 января (н. ст.)
1848 года, излагая свои воззрения на искусство, он говорит, что не
должен, как ему кажется, он связывать себя никакими узами на земле, в
том числе и жизнью семейной. Живописцу Александру Иванову Гоголь также
замечал, что для него едва ли позволительны мечты о женитьбе. "Вы нищий,
- говорил он ему, - и не иметь вам так же угла, где приклонить главу,
как не имел его и Тот, Которого пришествие дерзаете вы изобразить
кистью! А потому евангелист прав, сказавши, что иные уже не свяжутся
никогда никакими земными узами" (из письма от 24 июля (н.ст.) 1847
года).
В
литературоведении, однако, сложилось убеждение, что Гоголь был увлечен
графиней Анной Михайловной Виельгорской (в замужестве княгиней
Шаховской) и даже пытался сделать ей предложение. В новейшем издании
переписки Гоголя с Виельгорскими этот эпизод освещается следующим
образом: "По семейному преданию Виельгорских, в конце 1840-х годов
Гоголь решился сделать предложение Анне Михайловне. Однако
предварительные переговоры с родственниками сразу же убедили его, что
неравенство их общественного положения исключает возможность такого
брака".
В биографическом словаре "Русские писатели" об этом сказано более
подробно: "Весной 1850 Гоголь предпринимает первую и последнюю попытку
устроить свою семейную жизнь - делает предложение А.М.Виельгорской, но
получает отказ. Было ли причиной отсутствие ответного чувства или же
сопротивление знатных родителей (ее мать - урожденная принцесса Бирон),
но факт тот, что отказ глубоко ранил Гоголя. С чувством уязвленной
гордости и горького смирения пишет он Виельгорской, что должен был лучше
узнать свою роль: "Чем-нибудь да должен же я быть относительно вас: Бог
не даром сталкивает так чудно людей. Может быть, я должен быть не что
другое в отношении (вас), как верный пес, обязанный беречь в
каком-нибудь углу имущество господина своего".
Несмотря
на то, что авторы процитированных строк (в первом случае это Мария
Виролайнен, во втором - Юрий Манн), по-разному датируют сватовство
Гоголя, их суждения основываются на одном и том же источнике -
разысканиях Владимира Шенрока, посвятившего отношениям Гоголя с
Виельгорскими специальную работу. На основании переписки Гоголя с
графиней Анной Михайловной и некоторых устных свидетельств биограф
пришел к заключению, что Гоголь сделал предложение, вероятно, в 1848
году, когда после возвращения из Иерусалима ездил на короткое время в
Петербург.
Позднее, в четвертом томе своих "Материалов для биографии Гоголя" Шенрок
относит сватовство писателя предположительно к 1850 году (оговаривая,
что это не больше, как предположение), когда прекратилась переписка
Гоголя с Виельгорскими. Обоснование самого факта сватовства осталось
прежним. Каково же это обоснование?
Известно, что графиня Анна Михайловна Виельгорская была одной из
постоянных корреспонденток Гоголя, в отношении которой он мыслил себя
духовным наставником и учителем, стремясь поддерживать в ней интерес к
России и всему русскому. "Тут-то, - пишет Шенрок, - по-видимому, и
явилось у Гоголя желание видеть Анну Михайловну своей женой. Давая ей
советы и наставления, касающиеся русской литературы, он начинает в то же
время затрагивать вопросы, относящиеся к разным сторонам жизни. Он
советует ей не танцевать, не вести праздных разговоров, откровенно
высказывает ей, что она нехороша собой, что ей не следует искать
избранника в большом свете посреди пустоты <...> В свою очередь,
исполненные задушевного участия расспросы Анны Михайловны о здоровье
Гоголя, об успехе его литературных занятий поддерживали в нем надежду на
взаимность. <...>
Одним словом, отношения ее к Гоголю незаметно перешли за черту
обыкновенной дружбы и сделались чрезвычайно интимными (? - В.В.). Но
здесь-то началась фальшь их положения. Виельгорские, как большинство
людей титулованных и принадлежащих высшему кругу, никогда не могли бы
допустить мысли о родстве с человеком, так далеко отстоявшим от них по
рождению. Анна Михайловна, конечно, не думала о возможности связать свою
судьбу с Гоголем. Оказалось, что Виельгорские, при всем расположении к
Гоголю, не только были поражены его предложением, но даже не могли
объяснить себе, как могла явиться такая странная мысль у человека с
таким необыкновенным умом".
"Впрочем,
- замечает биограф, - мы должны сделать оговорку: собственно говоря,
Гоголь только обратился с запросом к графине через Алексея Владимировича
Веневитинова, женатого на старшей дочери Виельгорских, Аполлинарии
Михайловне. Зная взгляды своих родственников, Веневитинов понял, что
предложение не может иметь успеха, и напрямик сказал о том Гоголю".
В свое
время профессор Александр Иванович Кирпичников высказал сомнение в
сватовстве Гоголя, отмечая противоречия в построениях Шенрока: если
Гоголь делал предложение в 1848 году, то все "интимности", отмеченные
биографом в переписке молодой графини с Гоголем, являются после
предполагаемого сватовства и отказа; если же оно произошло в 1850 году,
то нельзя признать крайне странным сватовство Гоголя через посредников
на девушке, которую он не видел полтора года.
Да и сам
Шенрок, вероятно, чувствуя неубедительность своих умозаключений и
колеблясь в выборе даты - к какому году следует отнести предложение
Гоголя, замечает, что "воспоминание о нем сохранилось в семейных
преданиях родственников Анны Михайловны, а из переписки о существовании
его можно догадываться только по единственному письму..."
Письмо Гоголя, о котором идет речь, не датировано и начинается словами:
"Мне казалось необходимым написать вам хотя часть моей исповеди". Шенрок
полагает, что оно было написано после получения Гоголем отказа по поводу
сделанного им графине Анне Михайловне предложения и склонен приурочивать
его к 1850 году, когда прекратилась переписка Гоголя с Виельгорскими.
Комментаторы Академического издания, вслед за Шенроком, датируют это
письмо 1850 годом, весной (Гоголь предлагает графине с семьей пожить в
их подмосковной деревне). Свою схему выстраивает Игорь Золотусский,
относя вышеуказанное письмо к 1849 году, что совершенно справедливо.
Датировать его следует, по всей видимости, маем 1849 года. Прямая ссылка
на него есть в письме Гоголя к графине Анне Михайловне от 3 июня 1849
года: "Вот отчего мне казалось, что жизнь в деревне могла бы больше
доставить пищи душе вашей, нежели на даче". Золотусский называет слухами
и легендой устные сообщения Веневитиновых о сватовстве и основывает его
единственно на майском письме Гоголя к графине. При этом он, как Шенрок
и другие, не берет в расчет внутреннего, почти монашеского устроения
Гоголя.
Между тем
при внимательном прочтении этого письма нельзя найти никаких указаний на
сватовство Гоголя. Речь идет в нем о неких "недоразумениях", рожденных
на определенной почве. Можно предположить, что Гоголь на мгновение
утратил свой обычный строгий контроль над собой. Незадолго до этого он
признавался графине Анне Михайловне: "Наконец, я испытал в это время,
как не проходит нам никогда безнаказанно, если мы хотя на миг отводим
глаза свои от Того, к Которому ежеминутно должны быть приподняты наши
взоры, и увлечемся хотя на миг какими-нибудь желаньями земными наместо
небесных. Но Бог был милостив и спас меня, как спасал уже не один раз"
(из письма от 30 марта 1849 года).
Не
следует преувеличивать полушуточных любезностей Гоголя о "верном псе,
обязанном беречь в каком-нибудь углу имущество господина своего". Это
никак не похоже на любовное признание. Хотя исследователи на подобные
слова и опираются в своих заключениях. В том же письме Гоголь настойчиво
возвращает себя на уровень прежнего наставника графини, приглашая ее
пожить в деревне и заботиться там о крестьянах, "а не о себе". Тем
более, что после этих недоразумений переписка Гоголя с Виельгорскими не
прервалась.
Меньше
всего мы можем доверять как документу неким семейным преданиям. Как
заметил еще протопресвитер Василий Зеньковский в своей книге о Гоголе,
"рассказ Шенрока слишком неопределенен, чтобы на него можно серьезно
опираться". Высказывание графа Владимира Александровича Соллогуба,
женатого на второй дочери Виельгорских, Софье Михайловне, что Анна
Михайловна - "кажется, единственная женщина, в которую влюблен был
Гоголь", на которое обычно ссылаются, также не содержит в себе никаких
свидетельств о сватовстве Гоголя.
Обратим
внимание на мнение родных Гоголя по этому поводу. В Рукописном отделе
Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге хранятся письма
Анны Васильевны Гоголь, сестры писателя, к Антонине Михайловне Черницкой,
автору статей о Гоголе, в том числе об отношении его к матери. Из этих
писем видно, что в семье Гоголя отвергали саму возможность подобного
сватовства. "Меня очень огорчил Шенрок, - говорит, в частности, Анна
Васильевна, - хотя еще не читала его статьи, но из его писем узнала, и
писала ему, что это сватовство невероятно! Возвратясь из Иерусалима, он
не в таком был настроении, говорил, что желает пожить с нами в деревне,
хозяйничать, построить домик, где бы у каждого была своя комната <...>
Мне кажется, он не думал о женитьбе, всегда говорил, что он не способен
к семейной жизни! Я написала Шенроку об этом".
В другом письме к тому же адресату Анна Васильевна сообщает, что Николай
Васильевич Берг (поэт-переводчик и историк, автор воспоминаний о Гоголе)
предлагал Шенроку написать статью "Сватовство Гоголя" (вероятно, для
редактировавшейся им газеты "Варшавский Дневник"). "Я в негодовании, -
пишет она, - как ему могут это предлагать! Берется писать его биографию
и совсем его не знает".
Итак,
нельзя не признать, что вопрос о сватовстве Гоголя к графине Анне
Михайловне Виельгорской не имеет сколько-нибудь серьезного научного
обоснования. В этой связи вспомним слова о Гоголе, сказанные его старшим
другом Жуковским: "Настоящим его призванием было монашество. Я уверен,
что если бы он не начал свои "Мертвые Души", которых окончание лежало на
его совести и все ему не давалось, то он давно бы стал монахом и был бы
успокоен совершенно, вступив в ту атмосферу, в которой душа его дышала
бы легко и свободно".
Владимир
Воропаев |