|
А. Воронский. Гоголь.
Детство.
Детство свое Гоголь
провел в родном гнезде Васильевке-Яновщине, Полтавской губернии.
Васильевку, крепостное поместье средней руки, окружали необразимые
украинские степи, богатые сочными, острыми травами, пышными цветами,
дичью, зверьем. Некогда по этим степям вместе со свободными ветрами, с
грозовыми тучами гуляла буйная казацкая вольница, гремевшая набегами,
грабежами, разбоем, песнями. Вольницу эту давным-давно смирили русские
цари, разделив Украину между панами - помещиками и подчинив им целиком
потомков своенравных запорожцев.
Кто были эти паны-помещики, откуда они пришли, по каким правам и
заслугам владели они черноземными нивами и крепостными, о том история
хранит лишь смутные и далеко недостоверные предания. Права и заслуги
помещиков чаще всего были очень сомнительны. Примером тому может
послужить родословная Гоголя.
Известно, что некогда жил полковник подольский Остап Гоголь. Верой и
правдой Остап служил гетману Дорошенке, а после Дорошенки Яну Собескому
(1624 - 1696), - удачно воевал с турками и даже получил титул гетмана. О
нем Кулиш, автор "Записок о жизни Н. В. Гоголя" рассказывает: "Что было
с ним потом и какая смерть постигла этого, как по всему видно,
энергического человека, летописи молчат. Его боевая фигура, можно
сказать, только выглянула из мрака, сгустившегося над украинской
стариною, осветилась на мгновенье кровавым пламенем войны и утонула
снова в тумане".
Является ли этот рубака предком Гоголей - Яновских, - неизвестно, но
обычно их перечисляют в таком порядке: помянутый Остап, Прокопий -
польский шляхтич, Ян - польский шляхтич, Демьян - священник, Афанасий -
секунд-майор, дед Гоголя и Василий, колежсский ассесор, отец Гоголя.
Родословная пестрая, в ней много неизвестностей и странностей.
Предполагают даже, что Гоголь был происхождения духовного, дворянства же
впервые добился его дед Афанасий, вступив в удачную любовную переписку с
дочерью магната Лизогуба, Татьяной. Предусмотрительно собрав золотые и
серебряные вещи, Татьяна бежала из родительского дома и повенчалась с
удачливым поповичем. От братьев Татьяны он получил в приданое несколько
десятков крестьянских дворов и дворянство. В этом и состояла заслуга
духовного академика пред отечеством.
Когда родился Гоголь, Васильевка имела около полутораста крестьянских
душ и тысячу десятин земли. Село было расположено меж двумя отлогими
холмами. Вид Васильевка имела обычный для тогдашней Украины: избы,
крашенные в белую и желтую краску, тополя, сады с темными вишнями и
наливными яблоками, огороды, плетни, гумна.
Впереди села каменная церковь с зеленой крышей, окруженная кирпичной
оградой. Далее располагались: панский одноэтажный деревянный дом,
направо флигель, налево людские строения: двор. Сад, пруды, поля. В саду,
запущенном, густо усаженном липами, акациями, около деревянной беседки -
грот с большим камнем у входа; здесь любил играть ребенком Гоголь.
Жизнь в Васильевке, как и повсюду в поместьях некрупного достатка была "скромной
и уединенной": "низменная буколическая жизнь".
Выражалась она прежде всего в праздности. Хозяйство велось на крепостных,
натуральных началах. Крестьяне содержали панов, их дворню, приживалов и
приживалок. Как обращались с крепостными? В отрывке "И.Ф.Шпонька и его
тетушка" помещик Сторченко, угощая Шпоньку, перед которым стоял лакей с
блюдом, упрашивал: "Иван Федорович, возьмите крылышко, вон другое, с
пупком! Да что же вы так мало взяли! Возьмите стегнышко! Ты что ж
разинул рот с блюдом? Проси! Становись, подлец на колени! Говори сейчас:
Иван Федорович, возьмите стегнышко" - "Иван Федорович, возьмите
стегнышко!" - п р о р е в е л*, став на колени официант с блюдом".
/* Разрядка повсюду автора книги.
Помещикам жилось привольно, крестьянам куда хуже. Шенрок - один из
биографов Гоголя - находит положение крестьян в то время тяжелым:
"Материальное и экономическое положение крестьян было в большинстве
случаев бедственное: их жилища, несмотря на известную любовь малороссиян
к чистоте и опрятности, часто поражали крайней нищетой; скота у крестьян
было крайне недостаточно; среди крестьянского населения свирепствовали
болезни, причем наиболее ужасным бичем являлись болезни венерические, -
по словам одного путешественника, - сделавшиеся почти национальной
украинской болезнью. Везде дома - хижины, трубы на них хворостяные,
иногда связанные соломой". При таком устройстве домов было удивительно,
как еще не выгорели все города и деревни. На расстоянии полтысячи верст
ни одного лекаря, ни одного доктора: даже в городах врачебный персонал
часто совсем отсутствовал.
В то же время помещики разрешали себе "всевозможные развелечения и
удовольствия, не исключая и весьма предосудительных и греховных, вроде
соблазнительных отношений к своим крепостным девушкам, красы которых
нередко служили также предметом угощения заезжих соседей... Вообще, как
и в других местностях России, помещики в Украине купались в блаженстве
счастья и изобилия, отчасти погружаясь в грязную тину разврата". ("Материалы
для биографии Гоголя", том II, стр. 47 - 49).
А надо еще прибавить, что Шенрок - один из самых ограниченных и
благонамеренных "верноподданных"!
Паны-помещики в хозяйстве свое обычно не вникали. Этим занимались
управляющие, приказчики, войты. "Приказчик", соединившись с войтом,
обкрадывали немилосердно. Они завели обыкновение входить в господские
леса, как в свои собственные, наделывали из них множество саней и
продавали их на ближайшей ярмарке; кроме того, все толстые дубы они
продавали на сруб для мельниц соседним казакам..." ("Старосветские
помещики").
Но барщина, оброки доставляли помещикам всякого прибытка еще в таком
изобилии, что его вполне хватало для утробной жизни. Было много солений,
сметаны, коржиков, птицы, свинины. Сбыт был совсем ограниченный.
Крестьянское добро в панских чуланах и амбарах гнило, прокисало. Отсюда
- обжорство, хлебосольство.
Гостеприимство поддерживалось и потому еще, что жилось до одурения
скучно. Панское хозяйство являлось самостоятельным миром, и что
происходило за его пределами, узнавалось от заезжих родичей, да от
знакомых. Разговоры, впрочем, велись чаще всего самые житейские: об
обедах и ужинах, о распущенности дворовых девок и мужиков, о том, что с
ними нет сладу и что чем дальше, тем хуже живется.
Не без причины велись такие разговоры. В этот застойный мир уже
врывалась новая беспокойная жизнь. Приказчик и войт, продавая дубы, сани,
муку, надо полагать, не всегда прятали деньги чулок или в заветную
кубышку, но понемногу скупали у обедневших помещиков пахотную землю,
лесные участки, входили в силу и начинали теснить старосветских
помещиков.
Спокойная жизнь нарушалась этими "дектярями" и "торгашами". Город,
ярмарки, чиновники, взятки, закладные, купчие тоже нарушали "буколическую
жизнь". Новшества, казалось, шли откуда-то издалека, со стороны.
Напоследок же появлялся "страшный реформатор" и спускал имение,
доставшееся по наследству, - с поспешностью, как бы даже необычайной.
Понятно, что каждая Васильевка со своими обитателями имела при общей
схожести и свои отличительные черты. В частности, отец Гоголя, Василий
Афанасьевич, по своему умственному развитию был выше окружающих его
панов. Он получил образование в полтавской духовной семинарии, служил в
почтамте, рано вышел в отставку и с тех пор жил деревенской жизнью. Он
обладал даром веселого рассказчика и к нему часто съезжались гости.
Неподалеку от Васильевки, в Кибинцах коротал свой век богатый
родственник - вельможа Трощинский, бывший министр юстиции, из бывших
казачков. Василию Афанасьевичу приходилось исполнять у него обязанности
управляющего, режиссера, артиста. Он заботился о развлечениях скучающего
магната, ставил спектакли, писал сам пьесы и разыгрывал их. Его пьесы до
нас не дошли. Известно, впрочем, содержание его комедий "Роман и
Параська" и "Собака Вивця" Гоголь воспользовался ими в своих "Вечерах на
хуторе".
Мать Гоголя, Мария Ивановна, урожденная дворянка Косяровская, вышла за
Василия Афанасьевича четырнадцати лет, Василий Афанасьевич был старше ее
почти вдвое. Про свою семейную жизнь Мария Ивановна сообщает:
"Жизнь моя была самая спокойная; характер у меня и у мужа был веселый.
Мы были окружены добрыми соседями. Но иногда на меня находили мрачные
мысли. Я предчувствовала несчастья, верила снам. Сначала меня беспокоила
болезнь мужа. До женитьбы у него два года была лихорадка. Потом он был
здоров, но мнителен..."*.
/* Шенрок. Материалы, т. I, стр. 53.
Мария Ивановна отличалась сильно повышенной впечатлительностью,
религиозностью и суеверностью. Суеверен был и Василий Афанасьевич.
Суеверием дышит его рассказ, как он женился на Марье Ивановне: будто бы
во сне явилась ему божья матерь и показала на некое дитя. Позже в Марии
Ивановне он и узнал это самое дитя.
Религиозность и суеверия поддерживались натурально-крепостным укладом.
Производительные силы крепостного хозяйства были чрезвычайно низки;
человек чувствует повсюду свою зависимость от стихийных сил природы,
олицетворяет их и преклоняется пред ними. Индивидуальность человека в
крепостном обществе тоже невысока, род довлеет надо всем. Это тоже
увеличивает религиозность. В свою очередь, и политический строй
укрепляет веру в бога-вседержителя, господина всех сил.
Повидимому, и Василий Афанасьевич и Мария Ивановна к своим крепостным
относились сравнительно человечно, но это нужно понимать с поправкой на
то темное время. Крепостная душа расматривалась как вещь, которой можно
располагать по личному произволу хозяина. В доме покровителя и "благодетеля"
Трощинского содержались шуты. Некоему заштатному "духовному отцу"
Варфоломею, нечистоплотному пьянице, ради потехи припечатывали к столу
сургучем бороду и заставляли выдергивать по волоску.
При другой забаве в огромную бочку с водой бросались золотые: их получал
тот, кому удавалось в одежде достать все брошенные монеты, что случалось,
кстати сказать, довольно редко. Унизительные забавы! А ведь Трощинский
считался одним из самых просвещенных людей своего времени. Что же
подумать о панах-помещиках, менее просвещенных, совсем непросвещенных,
каких было большинство? Или, может быть, чем просвещеннее барин, тем
хуже?
Николай Васильевич Гоголь родился в марте 1809 года. Точно дата рождения
его неизвестна. Сам Гоголь праздновал его 19 марта. До него Мария
Ивановна имела двух детей, но они родились мертвыми. Появился на свет
Гоголь в Сорочинцах, куда Мария Ивановна отправилась в ожидании родов.
Николай рос хилым, болезненным, впечатлительным ребенком. Его мучили
страхи; уже тогда он узнал угрызения совести.
А. О. Смирнова в своей "Автобиографии" рассказывает со слов Гоголя, как
однажды он остался один среди полной тишины. "Стук маятника был стуком
времени, уходящего в вечность". Тишину эту нарушила кошка. Мяукая, она
осторожно кралась к Гоголю. Ее когти постукивали о половицы, ее глаза
искрились злым зеленым светом. Ребенок сначала прятался от кошки, потом
схватил ее, бросил в пруд и шестом стал ее топить, а когда кошка утонула,
ему показалось, что он утопил человека, он горько плакал, признался в
проступке отцу. Василий Афанасьевич высек сына. Только тогда Гоголь
успокоился.
Кошка, напугавшая в детстве Гоголя, встретится потом в "Майской ночи", в
ее образе мачеха будет подкрадываться к падчерице с горящей шерстью, с
железными когтями, стучащими по полу. Встретиться она и в "Старосветских
помещиках", серая, худая, одичалая она насмерть напугает Пульхерию
Ивановну. Это воспоминание прекрасно передает детские страхи Гоголя.
Другой рассказ Гоголя из его детства касается таинственных голосов.
"Вам, без сомнения, когда-нибудь случалось слышать голос, называющий вас
по имени, когда простолюдины объясняют так: что душа стосковалась за
человеком и призывает его; после которого следует неминуемо смерть.
Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов. Я помню, что в
детстве я часто его слушал, иногда вдруг позади меня кто-то явственно
произносил мое имя. День обыкновенно в это время был самый ясный и
солнечный; ни один лист в саду на дереве не шевелился, тишина была
мертвая, даже кузнечик в это время переставал, ни души в саду; но,
признаюсь, если бы ночь самая бешеная и бурная, со всем адом стихии,
настигла меня одного среди непроходимого леса, я бы не так испугался ее,
как этой ужасной тишины, среди безоблачного дня. Я обыкновенно тогда
бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием из саду, и тогда
только успокаивался, когда попадался мне навстречу какой-нибудь человек,
вид которого изгонял эту страшную сердечную пустыню" ("Старосветские
помещики").
Таинственные голоса - это легкие галлюцинации слуха; их слышат в детстве
многие, испытывая при этом не жуткое ощущение, а скорее любопытство.
Гоголь испытывает страх. Обращает внимание на то, что уже тогда,
ребенком, он ощущает мертвую тишину и даже "страшную сердечную пустыню".
Болезненная предрасположенность к страхам укреплялась рассказами старших
о том, что "боженька накажет", об аде и мучениях грешников, о дьяволе и
нечистой силе.
Гоголь сообщает в одном из писем к матери:
"Я помню: я ничего в детстве сильно не чувствовал, я глядел на все, как
на вещи, созданные для того, чтобы угождать мне. Никого особенно не
любил, выключая только вас, и то только потому, что сама натура вдохнула
это чувство. На все я глядел бесстрастными глазами; я ходил в церковь
потому, что мне приказывали, или носили меня; но стоя в ней, я ничего не
видел, кроме риз, попа и противного ревения дьячков. Я крестился потому,
что видел, что все крестятся. Но один раз, - я живо, как теперь, помню
этот случай, - я просил вас рассказать мне о страшном суде, и вы мне,
ребенку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказывали о тех
благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно,
так страшно описали вечные муки грешников, что это потрясло и разбудило
во мне чувствительность, это заронило и произвело впоследствии во мне
самые высокие мысли". (Письма, I, 260).
Детскую религиозность, ожидания вечных мук Гоголь сохранил во всю свою
жизнь. Под конец эти настроения необыкновенно усилились и осложнились,
но всегда в них было что-то наивное и примитивное. В этом, как и во
многом другом, религиозность Гоголя отличается от религиозности
Достоевского и Толстого; в ней больше древнего, чем современного, больше
суеверия, чем веры, больше боязни возмездия и наказаний, чем
нравственного чувства.
По всем воспоминаниям о Гоголе - ребенке видно, что он рано стал резко
выделять себя из окружающей обстановки и противопоставлять ей себя. Его
помыслы, его чувства более, чем это обычно бывает, обращались на себя.
Естественно поэтому, что Гоголь ясно помнит всякие страхи, но мы ничего
не знаем, что видел Гоголь в родной деревне, в крестьянском быту.
Повышенную, даже болезненную сосредоточенность на себе вольно и невольно
поддерживали в нем и родители. Хотя Василий Афанасьевич и прибегал
иногда "для вразумления" к лозе, но вместе с тем и сильно баловал сына.
Еще больше баловала его мать.
Мир ребенка - живой мир. Недаром Гейне говорил, что дети помнят, как он
были деревьями и цветами и поэтому способны понимать их. На ранних
ступенях своего детства ребенок даже еще и не анимист, он не разделяет
мир на живое и мертвое, на тело и душу. Для него все живое, все
двигается, ничто не покоится. Для него нет зеленого куста "вообще", а
есть вот этот куст, вот это дерево. Мир его конкретен. В детском мире
Гоголя поражает наличие чего-то неживого, мертвого. В нем много
тревожного, неблагополучного: подстерегают несчастья, мучает совесть,
тоска, скука, тишина. Гоголь чутко воспринимает вещи и людей, но всегда
только в отношении к себе.
...А жизнь уже крадется кошкой с зелеными злыми глазами: о них, об этих
глазах, всю жизнь будет писать художник.
Но покуда речь идет только о темных пятнах. Мир Гоголя все еще детский
мир. В нем преобладает свежесть восприятия, радость бытия, рост, сила.
Припомним чудесное, может быть, лучшее из всего написанного Гоголем,
лирическое отступление, каким начинается шестая глава "Мертвых душ":
"Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего
моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому
месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишко, село
ли, слободка, любопытного много открывал в нем детский любопытный
взгляд. Всякое строение, все, что носило только на себе впечатление
какой-нибудь особенности, все останавливало меня и поражало... О, моя
юность! О, моя свежесть!"
Гоголь указывает в этом отступлении отличительное свойство не только
детского мира, но и мира художника: видеть все в "особенностях", в
частности, в подробностях, в осязательной телесности. Его привлекает не
средне-общее, а конкретное: покрой сюртука, деревянные ящики с гвоздями,
с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, "дворовая девка в монистах,
мальчик в толстой куртке".
Этот яркий детский мир Гоголь отразил в своих ранних произведениях,
Кулиш вполне справедливо пишет:
"В первых своих произведениях Гоголь нарисовал многое, что окружало его
в детстве, почти в том виде, как оно представлялось в глазах его. Тут
еще не было художественного слияния в одно предметов, разбросанных по
целому миру и набранных поэтической памятью в разных местах и в разные
времена. Поэтому, его "Вечера на хуторе" и некоторые пьесы в "Миргороде"
и "Арабесках", при всей незрелости своей, имеют для нас теперь особенный
интерес...
Поющие двери, глиняные полы и экипажи, дающие своим звяканьем знать
приказчику о приближении господ, - все это должно было быть так и в
действительности Гоголевского детства, как оно представлено им в жизни
старосветских помещиков. Это никто другой, как он сам, вбегал прозябнув
в сени, хлопал в ладоши и слышал в скрипении двери: "батюшки, я зябну!".
То он вперял глаза в сад, из которого глядела сквозь растворенное окно
майская темная ночь, когда на столе стоял горячий ужин и мелькала
одинокая свеча в старинном подсвечнике". (Кулиш. Записки, I).
Очень любил ребенок-Гоголь вещи, ручки, пеналы, перочинные ножи, краски,
охотно ткал на гребенке пояски.
Рано научился читать и писать. Обучение происходило под наблюдением
Василия Афанасьевича. Он сам задавал сыновьям, старшему Николаю и
младшему Ивану, сочинения на разные сельские темы. Мальчиком Гоголь
принимал участие в театральных постановках отца и помогал ему. Для
подготовки в школу был нанят семинарист.
Капризный, себялюбивый, неуровновешенный, даже болезненный,
Гоголь-ребенок соединял в себе богатую восприимчивость к "особенностям",
ко всему телесному, с мечтательностью, с разными страхами. Однако, тихая
деревенская обстановка, обилие зелени, здоровый воздух, достаток давали
перевес бодрому и положительному. Но чем же тогда заменить их?
|